СЕРГЕЙ КРЫЛОВ: «В музыке нет места глупости»

28 февраля в Рязанской филармонии выступил скрипач Сергей Крылов. Еще свежи в памяти впечатления от его игры – мастерской, вдохновенной и убедительной. Для местных слушателей, вместе с губернаторским симфоническим оркестром под управлением Сергея Оселкова, он впервые исполнил концерт №4 для скрипки с оркестром ре минор Н. Паганини. А совсем недавно стало известно, что артист будет членом жюри на XVI Международного конкурса им. П.И. Чайковского, который этим летом пройдет в Москве и Петербурге и овладеет вниманием меломанов по всему миру.

Во время подготовки к концерту Сергей Крылов согласился на беседу. Он рассказал о том, как великий Леонид Коган помог ему в жизни, кто из его родственников родом с Рязанщины и какой конкурс для музыканта можно назвать настоящим.

Сергей Александрович, у Вас невероятно насыщенный концертный график, однако удивляет, насколько открыто Вы общаетесь с прессой. С чем это связано?

Если честно, я никогда не задумывался об этом. Я открыто общаюсь с умными корреспондентами. Иногда бывает, что задают дико глупые вопросы – люди, совершенно далекие от музыки. С ними очень сложно, потому что не знаешь что отвечать. На глупые вопросы не бывает ответов, особенно в музыке. Но обычно, когда я встречаю интересных корреспондентов, я люблю публично выкладывать свои мысли.

В прошлый раз Вы познакомили рязанских меломанов с концертом №5 для скрипки с оркестром Николо Паганини…

(Перебивая) Это была премьера.

…А в этот раз выбор на Четвертый скрипичный концерт великого итальянца.

И это тоже премьера. Концерты Паганини – сложные для исполнения произведения, которые в большинстве случаев писал для себя. Этот концерт посвящен его сыну Акилле. Текст не сохранился в оригинале. Иногда солист и дирижер могут делать какие-то изменения – небольшие, а, может быть, убрать какие-то голоса или добавить. Как в итальянской опере. Ведь Паганини был большим другом Россини, который оказал на него влияние. Я не устаю говорить о том, что музыка Паганини – опера на скрипке.

Контакт с Рязанским губернаторским симфоническим оркестром возник сразу?

Я хотел бы отметить работу маэстро Сергея Оселкова с этим оркестром. Всегда поражаюсь тем, что, приезжая в Рязань, оркестр хорошо подготовлен. Мы репетируем очень концентрировано: мало разговариваем, много играем.

Мне показалось, что на репетиции Вы будто немного «дирижировали» оркестром.

На первой репетиции это необходимо. Это своего рода язык тела, которым я выражаю какие-то конкретные музыкальные идеи. Не все можно объяснить словами, не все можно поймать сиюминутно. Солист должен быть в контакте с дирижером, с музыкантами оркестра, ведь солист и оркестр – это одна команда. Чтобы повести за собой весь музыкальный механизм, солист должен выступить в качестве мини-дирижера. Именно так нам удается построить прочное музыкальное здание, которое прозвучит.

Приезжая в новый город, как Вы адаптируетесь к сцене? Не секрет, что не все концертные залы обладают безупречной акустикой.

Если акустика хорошая, то для меня это большая радость. Например, накануне в Москве я играл в совершенно феноменальном зале Зарядье. Считаю, что это одна из лучших акустик в мире. Это подарок для нас, музыкантов, - возможность выступать на таких сценах. Если акустика не помогает, я стараюсь не обращать на это внимание – не в моих силах изменить ее. Я концентрирую внимание на собственном исполнении, стараюсь максимально довести свой музыкальный результат в любых условиях, в каких бы не находился. Даже, например, на открытом воздухе, где часто выступаю.

А что это было за выступление?

Я играл на дне рождения моего хорошего музыкального друга Дмитрия Корчака – замечательный тенор с мировой карьерой, дирижер. Он дирижировал и пел, а я играл и завершал концерт концертной фантазией «Кармен».

Ваши педагоги – выдающиеся музыканты своего времени. Центральной музыкальной школе при Московской консерватории Вы учились у ассистентов легендарного советского скрипача Леонида Борисовича Когана. А сам маэстро занимался с Вами?

У Леонида Борисовича я никогда не учился. Я играл ему, когда был ребенком, два раза, но я никогда не учился у него и не мог учиться, потому что он не преподавал в Центральной музыкальной школе. Он преподавал только в консерватории, а я тогда учился только в ЦМШ. Но он за мной очень следил, за всей моей учебой, меня очень хвалил. Никогда не забуду Леониду Когану письмо, которое он написал директору школы, когда мне было семь лет. Потому что, когда мне было шесть лет, я пытался поступить в Центральную музыкальную школу, и мне не взяли… за отсутствие музыкальной памяти. Я что-то не так прохлопал (улыбается). Хотя в то время уже играл концерт Зетти наизусть! Знаете, как играл? Еще как играл! (смеется) Мой первый педагог Володарь Бронин очень переживал, что не взяли талантливого мальчика в ЦМШ. Я помню, как они говорили с мамой на эту тему. И вот Коган на следующий год написал директору, в котором сказал, чтобы на меня обратили внимание. Я ему это никогда не забуду. К сожалению, Володарь Бронин умер очень рано, мне было в тот момент семь лет. После его смерти я попал к Сергею Ивановичу Кравченко и проучился у него весь курс. Но у Когана я не учился.

В Италии Вы учились только у Сальваторе Аккардо…

С ним мы будем вместе сидеть в жюри на Конкурсе Чайковского. Он будет представлять Италию, я – Россию.

Помните вашу первую встречу?

Конечно, помню. Это было в Кремоне. Я пришел к нему, когда мне было восемнадцать лет. К тому времени я уже выиграл конкурс Рудольфа Липицера. Он взял меня в свой класс, где я проучился шесть лет.

Чем отличались занятия с профессором Аккардо от того, чему Вас учили в ЦМШ? В то время советская скрипичная школа была лучшей в мире.

То, что привил мне Сальваторе Аккардо, - это определенное отношение к музыкальному тексту. Это может показаться примитивным, но из-за полной закрытости этой геополитической «консервной банки», в Советском Союзе не было доступа ко многим нотным оригиналам. Мы не знали о существовании нот типа «Беренрайтер Уртекст», «Хэнле». У нас были свои какие-то представления о музыке: свое отношение к Бетховену, свое – к Баху. По этой причине, наши советские издатели, например, считали так: если Бетховен писал крещендо и потом писал пиано – они перечеркивали пиано и писали форте! (напевает быструю мелодию, усиливая звук) «Вот оно, форте! Что это за пиано? Это ошибка!» А это была не ошибка, а бетховенская динамика. Прошло немало времени, пока Аккардо научил меня смотреть в ноты и понимать, где Шуберт, где Моцарт, в чем, собственно, суть. В те годы в ЦМШ такими вещами никто не занимался. Это основная разница.

Ваши родители тоже музыканты. Отец – скрипач и известный мастер, а мать – пианистка. Расскажите немного о них.

Мой отец закончил Московскую консерваторию по классу Марины Козолуповой. Моя мама пианистка, на ее выбор также повлиял отец, мой дедушка Борис Наумович Азбель. Он был родом из города Касимов Рязанской области. Это был феноменальный аккомпаниатором-концертмейстером в институте Гнесиных. Он делал различные транскрипции в 4 руки, которые играл вместе с моей мамой. Она тяжело переживала из-за его смерти –дедушка умер молодым, когда моей маме было 14 лет. В Касимове он и начал учиться игре на фортепиано. Может быть, я когда-нибудь съезжу туда.

Вы играете на скрипке работы Вашего отца, которую он сделал для Вас с 1994 году и совершенствовал до самой смерти. А что бы Вы изменили, оказавшись скрипичным мастером, в инструменте?

Хороший вопрос (думает). Мне трудно ответить. Знаете, почему? Потому что в инструменте все очень важно. Скрипка – это потрясающее изобретение, которое прямое отношение имеет к «золотому сечению Пифагора». Паганини в свое время сделал некоторые реформы: продлил гриф, изменил форму подставки, а также изменил смычок (об этом мало кто говорит) – он сделал его длиннее, чтобы было больше звука. А до этого на скрипке играли совершенно другими методами.

Если сравнивать скрипку с другими инструментами, то, например, эволюция фортепиано происходит до сих пор. Это более механический инструмент. Со скрипкой все по-другому.

Лично я бы немного изменил форму шейки, сделал бы ее более худой, более треугольной, удобнее для моих рук. Но по структуре я бы ничего не менял.

Есть ли какие-то изъяны в скрипках Страдивари, Гварнери?

Главный недостаток этих инструментов – это время, которое работает против них.

В Вашем репертуаре «95 процентов всей скрипичной литературы». Остались ли еще произведения, которые Вы бы хотели сыграть?

Конечно, есть. Понимаете, я не могу просто взять то или иное произведение и учить его. Мне нужно знать, где его я могу сыграть. К тому же я занят в основном теми произведениями, которые уже «в руках» - в течение года это около 20 программ. Но я учу что-то новое еще и как дирижер, так как уже 10 лет руковожу Литовским камерным оркестром. Например, недавно мы сыграли на фестивале в Будапеште концерт Петериса Васкса, который называется Distant Light. На него ушло много времени, в процессе подготовки мы созванивались с композитором. Это потрясающее, но очень непростое произведение. Сейчас мне предстоит выучить еще два концерта Паганини – это Третий и Шестой. Также в планах – большой виртуозный концерт польского композитора Мечислава Карловича.

Сколько времени Вы проводите вместе с Литовским камерным оркестром?

Зависит от периодов. Бывают туры по 7-8 концертов подряд в разных местах, а потом мы не видимся по 4 месяца. Но с музыкантской точки зрения, это для меня до сих пор большое обогащение. В начале февраля, после двадцатилетнего перерыва, оркестр впервые выступил в Москве. Концерт прошел с неимоверным успехом. Полный зал Большого зала консерватории. Я очень рад, что сумел вывезти оркестр с Москву.

Какая атмосфера царит в коллективе?

Очень позитивная и очень конструктивная и серьезная.

Вы уже сказали, что будете сидеть в жюри на XVI Международном конкурсе им. П.И. Чайковского. По Вашему мнению, не поменялась ли сегодня суть конкурсов?

Мне кажется, что не поменялась. 30 лет назад конкурсов в мире было значительно меньше. Сейчас их много стало, но хороших очень мало. Конкурс – это не концерт. Это соревнование, в котором нужно «победить» жюри, «победить» всех. В первую очередь необходимо понравиться жюри, а не публике. Для кого-то эта победа будет шансом выйти на сцену или возможностью выиграть определенную сумму денег (иногда не маленькую), которая поможет дальше развиваться - может быть, купить себе собственную хорошую скрипку. Для того чтобы начать свою жизнь, в любом случае нужны какие-то средства.

А как же мнение публики?

Это уже другой момент. Конечно, существует так называемый «конкурс» публики. Кто решает, кого пригласить? «А судьи кто?» Приезжает молодой артист с концертом в тот или иной город. Он убедил организаторов, выиграв конкурс, выступает – но слушателям неинтересно! Может быть, программу выбрал неудачную. Но шанс у него был.

Другая ситуация. Менеджер убеждает организаторов привезти артиста. Люди слушают и говорят: «Нам нравится! Мы хотим услышать его еще раз!» Вот здесь собака и зарыта. Вот второе приглашение – оно и есть настоящее. Это и есть настоящий артист, и его будут приглашать еще. Как говорил Ойстрах, «очень сложно добиться успеха, но еще сложнее его удержать».

А как было в Вашем случае, например, после вышеупомянутой победы на конкурсе Рудольфа Липицера?

До сих пор один самых крупных скрипичных конкурсов. Тогда, в 1989 году, он дал мне больше тридцати концертов и запись диска. В те годы это было очень много. И даже сегодня это немало.

Недавно стало известно, что Вы станете членом жюри а XVI Международном конкурсе им. П.И. Чайковского На нескольких предыдущих конкурсах у скрипачей не было первых премий, а в 2007-м году не присудили даже вторую премию. Что это – кризис в современном исполнительстве?

Конкурс Чайковского – это один из топ-конкурсов, и я очень рад, что его поддерживают такие люди, как Валерий Гергиев и Денис Мацуев. Отсутствие первой премии – это неплохо, это хорошо. Вспомните случай, когда более 10 лет на Конкурсе Шопена не присуждали первой премии. Только в 1985-м году победил Станислав Бунин. Жюри, организаторы конкурса столько лет сдерживали конкурсный механизм до появления музыканта действительно первоклассного уровня.

А что интересного еще ожидается в Вашем творческом графике?

Есть один концерт в моих планах, которого я очень жду. Это 26 октября. Я буду дирижировать Российским национальным оркестром. Выступит Дмитрий Маслеев, второй концерт Сен-Санса, я буду дирижиовать «Ромео и Джульеттой» Чайковского и симфония №9 Дворжака «Из Нового Света».

Беседовала Евгения Породина


Возврат к списку